40 лет среди грабителей и убийц - Страница 13

К оглавлению

— Пойдем с нами, миленький, — ласково заговорила первая фурия. — Тебе у нас хорошо будет. И Сашку повидаешь.

— Сашку? — переспросил я. — Большого? Рыжего?

— Его, его! — подхватила другая. — Пойдем!

— В оспе?

— Да, да, лицо все в оспинах. Ну, идем!

— Нет, — ответил я, — сегодня не пойду, пьян. Спать пойду.

Бросив на стол деньги, я вышел из пивной и, притворяясь пьяным, с трудом дошел до угла.

Придя домой, я стал думать, как мне изловить этого Сашку. Что это он, я уже не сомневался, но идти в Стеклянный флигель Вяземской лавры, куда мы даже во время обхода не всегда решались заходить, и брать оттуда Сашку — дело было невыполнимое.

Я решил выследить его днем и арестовать. Для этого я взял с собой опять своих силачей и Ицку. Переодевшись оборванцами, мы в пять утра уже были во дворе лавры против Стеклянного павильона.

Поднялись тряпичники и пошли на работу, потащились нищие, а там пошли рослые поденщики дежурить на Никольском или у пристаней, прошли наборщики. Двор на время опустел, а Сашки все не было.

— Сидит там и пьет, — пояснил Ицка. Вдруг я узнал вчерашнюю знакомую. Я тотчас подал знак своим, чтобы они исчезли, и подошел к ней.

— Не узнала? — прохрипел я.

Она вгляделась и широко улыбнулась.

— Ах, миленький! Ко мне? Пойдем-пойдем, хозяйка чуланчик даст, хо-о-роший…

— Некогда. Мне Сашку надо. Здесь он?

— Здесь, здесь. Сейчас с Машуткой его видала.

— Поди, позови его, — сказал я. — Скажи ему, Мишка зовет. Запомнишь? А там пить будем.

— Сейчас, сокол! В одну секундочку!

И она, шлепая галошами, побежала по лестнице.

Я быстро подошел к Ицке и шепнул:

— Как махну рукой, хватайте!

Я стоял вполоборота к лестнице, приняв осанку Мишки, и ждал с замиранием сердца.

Ждал минут пять и вдруг услышал визгливый голос своей дамы:

— Вон он. Мишка-то! Иди к нему! Говорит, дело есть! Огромный, как медведь, рыжий, растрепанный, на босу ногу и в одной холщовой рубахе Сашка стоял на пороге крыльца в нерешимости. Я сделал вид, что не вижу его, а моя красавица тащила его за руку.

— Иди, что ли! — кричала она.

— Эй, Мишка!

Я обернулся и медленно двинулся, кивая головой. Лицо мое было завязано, картуз надвинут на глаза. Перфильев знал, что Мишка должен прятаться, и потому ничего не заподозрил. Поддавшись на мою хитрость, он пошел мне навстречу, но не успел подойти.

Опытные помощники, едва он отодвинулся от двери, отрезали ему путь к отступлению и встали за его спиной. Я махнул, и в то же время четыре сильные руки схватили Сашку. Он заревел, как зверь, и рванулся, но его снова схватили мои силачи и поволокли со двора.

— Ну, вот и встретились! — сказал я Сашке.

Он только сверкнул на меня глазами, а моя красавица разинула рот, развела руками и застыла. Уходя со двора, я обернулся. Она все еще стояла в той же позе.

Привод Перфильева был моим триумфом. Запирался Перфильев недолго и после нескольких очных ставок покаялся во всех преступлениях.

С этого времени сам граф обратил на меня внимание и стал давать мне труднейшие поручения.

«Черти» Парголовского шоссе

— Не раз во время дружеской беседы в кружке близких лиц приходилось мне рассказывать кое-что из приключений, пережитых мной во время розысков. И часто, даже очень часто после рассказа о какой-либо поимке отчаянного преступника или же рискованного предприятия с переодеванием мне задавали один и тот же вопрос:

— Неужели вам не было страшно?

— То есть как это — страшно? — приходилось мне отвечать. — Право, не думалось ни о каком страхе. Я просто делал свое дело, вот и все…

— Но ведь вас могли убить, ранить, сделать на всю жизнь калекой, замечали мне.

И опять приходилось повторять, что в такие моменты как-то не думается об этом…

Впрочем, нечто вроде тяжелого, мучительного страха мне пришлось переживать. Это было в тех случаях, когда мне приходилось попадать в несколько необычную, так сказать, «неслужебную» обстановку.

Об одном из таких памятных случаев я и хочу рассказать.

* * *

Он произошел со мной на самых первых порах моей сыскной деятельности.

В 1858 году в Петербурге еще не существовало сыскного отделения, и делом розыска ведала наружная полиция в лице квартальных надзирателей и их помощников. В мой район, район квартального надзирателя Спасской части, входили Толкучий рынок и ближайшие к нему улицы, а также переулки, заселенные преимущественно людьми, составлявшими «дно» общества.

Дел было много. Убийства, грабежи и кражи следовали одно за другим, требуя от полицейских чинов очень напряженной работы. Несколько легче было только летом. С наступлением теплой поры многие преступные элементы, как тараканы, расползались в разные стороны, кто куда, преимущественно же в окрестности столицы, где, хотя и пошаливали, но на кровавые преступления решались довольно редко.

Пользуясь этим, я частенько навещал мою семью, проводившую лето на даче в Третьем Парголове. Наслаждаться прелестями дачной жизни приходилось, однако, недолго. Приедешь, бывало, на дачу часам к пяти, пообедаешь с семьей, погуляешь, а уже к десяти часам вечера спешишь обратно в город, чтобы успеть рассмотреть вечернюю почту и подготовиться к утреннему докладу у обер-полицеймейстера.

Пятнадцатого августа, как теперь помню, в день рождения моей годовалой дочурки Евгении к обеду забрели кое-кто из дачных соседей, и у нас вышло что-то вроде домашнего торжества. От оживленной беседы перешли к картам.

Я и не заметил, как подкралась ночь. Часы пробили два.